Алла Сергеевна Головина

Урожденная баронесса Штейгер.

Годы жизни: 1909 - 1987.

Русская поэтесса и прозаик «первой волны» эмиграции.

Книги Головиной – библиографическая редкость. Ее не полностью сохранившееся литературное наследие частично собрано в книгах «Городской ангел» (Брюссель, 1989), «Ночные птицы» (Брюссель, 1990), «Вилла “Надежда”. Стихи. Рассказы» (М.. 1992).

В кругу русской эмиграции имя Аллы Головиной стоит рядом с именами М. Цветаевой, В. Ходасевича и других известных писателей. Для прозы Аллы Сергеевны Головиной характерны сюжетная фрагментарность, внимание к психологическим деталям, драматизация эпизода, тяготение к сказовой форме изложения.

Ирина Соколова об  А.С. Головиной: «У нее было необычайно развито чувство истории, в стихах есть неподдельное ощущение традиции. Она была консервативна в хорошем смысле – не любила менять своих привязанностей и в то же время была открыта новому».

"Мы доверяем счастью с полуслова,
Тысячелетья проверяем ложь..."

"Не нужно крыльев, чтоб взлететь,
Любви не надо для покоя".

"Неизмерны мои потери,
Грез своих не могу забыть…"

А. Головина

Алла Головина: «Мы Русь не выдадим…»

В магазинах нет её книг. Интернет отвечает: библиографическая редкость и называет сборник стихов и прозы «Вилла “Надежда”» 1992 года единственной её книгой, выпущенной на родине. Она недоузнана и почти забыта. Девять из десяти опрошенных ответили, что такого автора не знают, один — «что-то слышал». Незаслуженно абсолютно: Алла Головина — дивный писатель.

Родилась она 2 (15 по н.ст.) июля 1909 года в имении своего отца, барона Сергея Эдуардовича Штейгера, в селе Николаевка Черкасского уезда Киевской губернии. Литературное имя — по фамилии первого мужа, художника и скульптора Александра Головина, которое она сохранила и во втором браке, став баронессой Жиллес де Пелиши. Она — «двойная» баронесса.

Род Штейгеров — старинный баронский род, берущий своё начало в Швейцарии 1714 года, когда король Пруссии Фридрих-Вильгельм I (союзник и друг Петра Первого) возвёл в баронское достоинство члена совета кантона Берн Христофора фон Штейгера. Дед Аллы Сергеевны, Эдуард Рудольфович, был действительным статским советником города Одессы. Отец — Сергей Эдуардович в молодости служил адъютантом командующего войсками Одесского округа, после отставки — был избран предводителем дворянства Каневского уезда, позже — депутатом Государственной Думы IV-го созыва от Киевской губернии; в Гражданскую войну он был сподвижником А.И. Деникина…

Алла Сергеевна покидала Родину десятилетним ребёнком под свист пуль, в январе 1920-го. На одесском причале валялись чемоданы, в лужах морской воды плавали детские игрушки, повсюду лежали трупы лошадей: казаки, плача, поцеловав на вечное прощание, убивали их выстрелом в ухо.

Картина Одессы, воссозданная в стихотворении Аллы Головиной по детской памяти, удивительным образом совпадает с текстом доклада командующего войсками Новороссийской области генерала Н.Н. Шиллинга генералу А.И. Деникину.

Алла Головина, «Одесские взрывы»:

…Тогда в Александровском парке
Нас няни готовили к смерти.
Тот ветер, несильный и жаркий,
Несли черепахи и черти.
Мы выжили…

В небе дымы от разрывов были похожи на черепах. А черти — это будёновки: конармейцы неожиданно быстро прорвались в центр города, когда Одесса готовилась к эвакуации; в Александровском парке (им. Шевченко) после завтрака ещё гуляли няни с детьми…

Генерал-лейтенант Шиллинг о событиях утра того же исторического дня (25 января 1920): «…переполненный людьми мол подвергся обстрелу из пулеметов и среди находившихся начались жертвы и паника. Переходом в наступление офицеры очистили от красных Александровский парк и продвинулись в город для обеспечения оставшимся на молу отхода…»

Няни готовили к смерти — под голыми январскими деревьями, укрыв детей собой, читали положенные молитвы. Это как фрагмент великого эпоса.

Чудом удалось погрузиться. Её семья оказалась в трюме на переполненном танкере-ледоходе. Неожиданно выяснилось — двигатель не работает. Их носило по ледяному морю. Не было воды — собирали снег, растапливали в котелках, кашу пробовали варить; спали в холоде на чём попало; отец получил воспаление лёгких; рядом были мама и 12-летний брат (в будущем известный в эмиграции поэт Анатолий Штейгер, адресат Марины Цветаевой). Их подобрал союзнический корабль, неделю тащил на буксире в Константинополь, где они были никому не нужны. Отец работал грузчиком, пока его не свалил инфаркт, мать пекла какие-то пирожки… Потом семья перебралась в гостеприимную для русских Чехословакию. Позже будут Париж, Берн… Её отца, чьи предки управляли этим кантоном, пригласят туда на жительство, где он до конца дней будет пользоваться всеобщим уважением.

Выжили.

В Праге они с братом учились вместе с Ариадной Цветаевой в русской православной гимназии. К ним в городок наезжали (не веря глазам, что в сердце Европы на таком-то году эмиграции ещё существуют славные русские юноши, девушки-берёзки, белобрысые малыши), восхищаясь, эмигрантские знаменитости. Вот и повод показать её прозу, а то — недоступна, в интернете — крохи.

«Именитые гости»:

«…а то приезжала поэтесса Марина Цветаева. У неё была дочка Аля в десятом бараке, такая же зеленоглазая, странная и дерзкая, как её мать. Але было десять лет, но о ней уже были напечатаны статьи Волконского и Бальмонта, а она говорила, что у Волконского нет таланта, знала произведения своей матери наизусть… Когда она приехала, то оказалось, что об её матери слыхали только мой брат и я… Мы с моим братом стали бегать за Цветаевой по аллеям, а она проходила, ни на кого не глядя и видя всё на лет двадцать вперёд и на тысячу — назад, встряхивала своими медовыми волосами, стриженными в кружок, не очаровывалась нами и зачаровала нас навеки».

Через годы, в несчастном для русских Париже, Марина Цветаева сама к ним подойдёт…

Её прозу насквозь пронизывают две темы.

Одна: русские дети в эмиграции. Вторая, дающая дополнительное измерение первой: русский язык в эмиграции. У неё часто об этом:

« — Почему он по-русски говорит? — удивилась Сонька и посмотрела на мальчика, как на диковинную птицу. — Смотри, всё понимает.

Мальчик обиделся и покраснел.

— Разучится, — равнодушно ответила Нина. — Пойдёт в школу и забудет…»

«Чужие дети»

Или о том, как в Париже, в бывшем гараже, где была устроена церковь, в холодной квартирке священника придумали учредить воскресную русскую школу. Детишек — два десятка, и лишь один лет пяти или шести хорошо говорит по-русски. Священник уныло косился на славянские лица детей и слушал их французскую речь, полную картавых междометий. На мальчике — из-за бедности — платьице. Клетчатое. Леонид. Он вслух читал рассказ Чехова. Родители, стоящие у стен, радовались, считая, что их чада приобщаются к высокому, но дети не понимали, они меж собой посмеивались над платьем Леонида и над длинными волосами священника. А священник, который в эмиграцию попал ребёнком, слушая «Каштанку», вспоминал свою собаку по кличке Чека (чрезвычайная комиссия), у которой была необычная судьба, и думал, что вот бы рассказать о ней Леониду, он мальчик развитой, у него отец герой, он бы понял…

Её нельзя назвать детским писателем, пишущим о детях. Она говорила всё о том же «маленьком человеке», просто её «маленький человек» был ребёнок. Подразумевалась и его слезинка, от которой пыталась укрыться цветами счастья его родина, Родина его предков.

Её рассказы читаешь, о делах вспоминая с досадой: отвлекают.

В Брюсселе Алла Сергеевна открыла русский книжный магазин и все годы жила Россией; помнила Петербург. В стихах она словно б перекликалась с Асеевым и Мандельштамом:

Питерсбурх, Петербург, Петроград, Ленинград…
Этот Летний крыловский сияющий сад….

Однажды она видела Государя Николая Александровича.

В её кругу очень не любили «розовых» — Бердяева и прочих, как и «коричневых». Её брат, поэт Анатолий Штейгер, погибший в 37 лет, как мог боролся с нацистами, ярко писал прокламации, за его голову они даже назначили цену…

Когда её подруга смогла в 1964-м поехать в Москву, Алла Сергеевна попросила привезти мешочек с землёй. Земля легла в родную эмигрантскую могилу, в которой были похоронены её отец, брат, а позже и мать. Отец умер в 1937-м, брат — в 1944-м, мать — в 1967-м. Была очень благодарна: главное, русская!

Она с друзьями радовалась всемирному успеху Солженицына. Всё ими прочитывалось с трепетом. Об Алле Сергеевне вообще вспоминают, как о выдающемся книгочее: о какой бы книге не зашла речь, она её знала.

В конце шестидесятых, через пятьдесят лет после революции, она приехала в Москву. Впервые.

В столице Москве, впервые
Крещу эмигрантский лоб…
Ну, здравствуй, ну, здравствуй…
На улице русская речь,
Что от какой-то латыни
Мы сумели сберечь…

Она приехала из Брюсселя и ей, баронессе, бельгийской подданной, дали шофёра, который норовил возить её «дежурными» маршрутами. Уклонялась: в церковь. Вся семья была верующей, и все были монархисты до мозга костей.

В том месте, где чреда царей
Оборвалась на Николае Втором,
Возобновим как можно поскорей,
Заклеим, как смолой, своим позором.
Скуём…

В Советский Союз она взяла с собой Библию, что таможней, как она знала, воспрещалось (а как не взять, если книга ежедневно надобна?!). Чиновник, просматривая её вещи, книгу с православным крестом почему-то не заметил. В храмах не дозволялось фотографировать. Баронесса фотографировала из-под полы. Это стоит представить… Вот и в Третьяковке… В зале с иконами она перекрестилась, поклонилась Святой Троице Рублёва и приложилась, поцеловала. Гид имитировал ужас. Она же просто ответила, как и должно:

«Для меня это икона, а не картина, и её место в церкви».

Однажды она была вынуждена закрыть в Брюсселе свой русский книжный магазин, единственный: не стало покупателей. Ушла русская культура. Город сдали. В массовом сознании Брюссель теперь — это лишь писающий мальчик и НАТО. И так везде.

В стихах её часто возникают Крым, Киев, Днепр, Канев…

…Сказать — Эдем; подумать — Крым...
…По радио холодный русский голос
Не признаёт, что Севастополь пал…

Из 1942 года:

Киевским крестиком, киевским швом…
Красный петух на дому неживом.
Чёрною ниткой пожарище шью.
Жёлтым — подсолнухи в синем раю.
Крестики, крестики… Сколько крестов!..

И:

Это вам не Минин и Пожарский -
Это есть Аскольдова могила.
Не мясничий двор и не боярский -
Здесь легла подкиевскя сила.

Город Канев. Эх, Тарас Шевченко,
Слышишь ли меня? И молвит: слышу,
Казаченьку, где ты, казаченько?..

Из 1952-го:

…И Киев вырастает на Днепре,
Святой Владимир идолов сбивает.
По деревням девчонки на заре
Веснянки и берёзки завивают.

Язычники, а вот полком идут
Святым на лёд. Молился Дмитрий ночью.
Мы Русь не выдадим, враги падут,
И я увижу Рюрика воочью.

Сквозь Ледяной поход, побоище на льду,
Он прискакал со знаменем к столице…

Нужны ли к стихам комментарии? Иногда — да, а иногда стихи — это как яркие детские сны, вещие; разъяснения возможны, но лишь внутренние.

Как-то в прессе сообщалось, что барон де Пелиши безвозмездно передал архив Аллы Сергеевны Головиной, умершей в 1987 году, в Российский Государственный Гуманитарный Университет. Глухо приговаривалось: «Судьба архива драматична». Что это значило в постперестроечные «лихие»? Разворовали? Головина состояла в переписке «со всеми», в том числе с Цветаевой и Буниным… Где те письма? В каких коллекциях? Самое бы время к её столетию вспомнить.

Олег Слепынин. Июль 2009 года

(источник)

См. также:

ВикипедиЯ

Алла Головина. Избранная проза и переписка

Алла Головина. Городской ангел. 1989 (читать онлайн)

Предлагаем также литературу по теме из фонда Канавинской ЦБС:

Произведения:

1. Головина, А. "В городские сады возвращаются птицы..." : стихи // Мы жили тогда на планете другой : Кн. 4. - Москва : Московский рабочий, 1995. - С. 75-83.
2. Головина А.С. Вилла "Надежда" : стихи, рассказы / сост. Л.Г. Баранова-Гонченко. - Москва : Современник, 1992. - 367 с. - (Из русского зарубежья).

О жизни и творчестве:

Баранова Л.Г. Головина Алла Сергеевна // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918-1940). Т. 1 : Писатели русского зарубежья / под ред.: Н.А. Богомолова, Е.А. Цурганова, А.И. Чагина. - Москва, 1997. – С. 128-129.