Зачем люди вспоминают?
Воспоминания – это не точные знания,
а догадка человека о самом себе.
С. Алексиевич.
Нужно ли читать книги Светланы Алексиевич? Дело вкуса, скажите мне вы. Вот читаю, например, в Интернете один из отзывов на последнее ее произведение «Время секонд хэнд», посвященное осмыслению феномена «красного человека»: «Я, честно говоря, не поняла эту книгу. Собрано столько историй и они все ужасны! Одна другой хуже! Тоска и безнадега, море слез и чужого горя – вот о чем эта книга. [...] Перечитывать не буду, зачем? Мазохизмом не страдаю».
По правде говоря, таких отзывов на это произведение немного, но они есть, как есть в книге и то, что авторы подобных рецензий называют «тоской», «безнадегой», «мазохизмом», а некоторые – и «садизмом» тоже. Под эти понятия (по их мнению) попадает история СССР и жизнь многих людей, кого угораздило родиться в те времена.
Думается, что подобное определение советского периода нашей истории, воссозданного в книге «Время секонд хэнд», неправильно, и то, что некоторые молодые люди определяют как «мазохизм» и «садизм», по сути – искреннее и честное осмысление истории, переполненной человеческой болью. «Все время говорим о страдании… Это наш путь познания. […]…мы сидели в лагерях, в войну землю трупами завалили, голыми руками гребли ядерное топливо в Чернобыле… И теперь сидим на обломках социализма. Как после войны. Мы такие тертые, мы такие битые. У нас свой язык… Язык страдания…» – говорит один из неназванных героев книги.
И все же страдание и выживание в мире абсурда, деспотизма и хаоса – не главная и не основная тема «Времени…». В чем же, по моему мнению, идейный центр произведения? И почему я, как и многие другие, прочитываю все книги С. Алексиевич, несмотря на душевные ожоги, которые они оставляют после себя?
Один из героев «Времени…» Василий Петрович Н., член коммунистической партии с 1922 года, скажет: «От кого вы еще узнаете правду? Остались одни архивы. Бумажки. Ну да… Я работал в архиве и знаю: бумажки врут еще хуже, чем люди». Постижение духа времени, осмысление замысла грандиозного построения нового общества и его крушения в книге подается как разноголосый хор человеческих монологов, заблуждений и правд – субъективных, пристрастных, ограниченных – и, несмотря на все это, для читателей С. Алексиевич это самый честный путь. Каждый из нас может услышать в книге и свою правду, попробовать пробиться из этой толщи голосов к себе настоящему – думающему и понимающему.
«Эта книга – из тех, что встряхивают. На улице на людей начинаешь смотреть по-другому». А вот с этим утверждением еще одного читателя нельзя не согласиться. Почему? Да потому что, соприкоснувшись с драматичными исповедями героев произведения С. Алексиевич, начинаешь чувствовать биение истории, осознавать и себя ее частью.
Постигая личностную правду того или иного свидетеля эпохи социализма, мы, как и автор, не устаем удивляться человеку. Его неоднозначности и противоречивости, многомерности (широте, как сказал бы Ф.М. Достоевский), совмещению в одном человеке жертвы и палача. И в таких героях С. Алексиевич с наибольшей полнотой воплощен дух советского времени. Запоминаются монологи Елены Юрьевны, секретаря райкома, и уже упомянутого Василия Петровича Н., оставшихся верными идее построения светлого будущего.
Многие читатели, основываясь, наверное, прежде всего на свидетельствах этих персонажей, подозревают, что в книге содержится тайная апология советского строя. Считать так – значит не слышать того, о чем рассказывают эти герои. И все же доля истины в подобных утверждениях есть.
Дело здесь не в том, о чем подчас с пеной у рта спорят эти два партийца, а в них самих. В старом, немощном старике-коммунисте чувствуется внутренняя сила, молодость духа, способность и желание осмыслить как свою жизнь, так и историю страны в целом. Секретарь райкома, несмотря на острую боль от пережитой глобальной несправедливости (крушения советского строя), свидетельствует: «Мне сейчас хочется вспоминать… Я хочу понять то, что прожито. Не только свою жизнь, а нашу… советскую…»
Интересен в этой связи один вроде бы непримечательный факт. Большинство персонажей книги, считающих себя обманутыми и духовно, и материально, утративших иллюзии наступления скорого светлого будущего, вместе с этим полностью потеряли и веру в какой бы то ни было смысл истории. Недаром в устах многих из них звучит разочарование в книжной мудрости, духовных учителях жизни. Общим является воспоминание о ненужности литературы: «Лежали горы книг! (в букинистических магазинах – М.Д.) Интеллигенты распродавали свои библиотеки. Публика, конечно, обеднела, но не из-за этого книги выносили из дома, не только из-за денег — книги разочаровали. Полное разочарование. Стало уже неприлично задавать вопрос: "А что ты сейчас читаешь?" В жизни слишком многое изменилось, а в книгах этого нет». Для многих и многих вмиг стали не нужны Шекспир и Пушкин, Бердяев, Солженицын, Сахаров, Распутин, Астафьев…
А названные старые партийцы в это же самое время много читают, думают, стремятся понять и что-то даже переосмысляют (особенно это поражает в восьмидесятисемилетнем старике!).
«О чем Вы? – спросит разгневанный читатель. – О каких книгах (пусть и классических) можно думать, когда на твоих глазах рушится строй, вся прежняя жизнь летит в тартарары! Да что им делать-то, этим старикам, обломкам ушедшей эпохи! А нам надо было детей кормить!»
Бесспорно, в минуты страшнейших испытаний – не до книг, и чужой ум не научит жить. Во главу угла в такие моменты ставится Личность человека, все то, что он впитал, сделал своим, собой – и книги в том числе. Где-то на периферии сознания книги, когда-то ставшие твоим личным опытом, если и не определяют выбор, то, несомненно, расширяют границы видимого и понимаемого, а это, согласитесь, немало. Книги, формирующие личность, – духовный пояс обороны человека, особенно необходимый в трудные, неоднозначные времена, и это понимают даже люди далекие от культуры и образования.
Отец Елены Юрьевны, секретаря райкома, вернувшись из сталинских лагерей, рассказывает о своих встречах с образованными людьми. «Больше нигде он таких интересных людей не встречал. Некоторые из них писали стихи, и они чаще выживали. Как и священники, те молились. И папа хотел, чтобы все его дети получили высшее образование. Мечта его. Мы все – нас четверо детей – окончили институты. Но он научил нас и ходить за плугом, и косить траву. Я умею подать на воз сено, уложить стог. «Все может пригодиться», – считал папа. Он был прав».
Видеть, понимать, осмыслять свой опыт, признавать и преодолевать ошибки человеку так же необходимо, как и обладать практическими навыками жизни. Это тем более важно для общества в целом.
Символично, на мой взгляд, в этой связи выглядит конец истории о старом коммунисте Василии Петровиче Н. «После его смерти, – рассказывает автор, – нашли завещание: свою большую трехкомнатную квартиру в центре города он завещал не внукам, а «для нужд любимой коммунистической партии, которой я обязан всем». Об этом даже написали в вечерней городской газете. Такой поступок был уже непонятен. Все посмеивались над сумасшедшим стариком. Памятник на его могиле так никто и не поставил». «Теперь решила напечатать рассказ полностью. Все это уже принадлежит больше времени, чем одному человеку», – подводит черту под монологом этого героя Алексиевич.
А ведь это и в самом деле был герой… Не повествования, нет, герой жизни и своей эпохи – самозабвенно трудившийся, переживший ад сталинского времени, воевавший, из тех, кому мы салютуем на Парадах Победы, верящий в лучшее будущее для всех, ошибающийся и совершающий преступления, неспособный к исповеди, потому что любая исповедь – покаяние пред лицом Божьим.
Старому коммунисту и человеку, прожившему не одну, а несколько жизней, никто не поставил памятника, а лишь посмеялись, как над теми анекдотами о советской жизни, что рассказывал его внук. А поставили ли мы «памятник» нашей истории, приняли ли ее, осмыслили ли, изжили ли слепые заблуждения, чтобы больше не повторять их, гордимся ли ее высотами и покаялись ли в страшных преступлениях?
Для меня эти вопросы без ответа.
Светлана Алексиевич, определяя свою авторскую и человеческую позицию, написала: «Хочу остаться хладнокровным историком, а не историком с зажженным факелом. Пусть судьей будет время. Время справедливо, но дальнее время, а не близкое. Время, которое уже будет без нас. Без наших пристрастий».
Согласна ли я с ней? Справедливо ли то дальнее время, которое без нас всех рассудит? Сомневаюсь. Без знания, понимания, а главное – приятия нашего исторического пути сегодня, а не когда-то там, в прекрасном и далеком завтра, не будет никакого объективного знания, а лишь забвение и мифология, чем уже сейчас стало для многих молодых время социалистического эксперимента. И возможность услышать честные, искренние голоса уходящего этапа истории, которую предоставляет нам Светлана Алексиевич в своих книгах, бесценна. Это разноголосье, нестройное и нескладное, где один голос противостоит другому, и есть тот истинный портрет эпохи, по которому человек постигает самого себя во времени и вечности.
Мария Николаевна Дмитриева. Июнь 2015 года