Решаем вместе
Хочется, чтобы библиотека стала лучше?
Сообщите, какие нужны изменения и получите ответ о решении
|
Год рождения - 1937.
Русский писатель, эссеист, поэт, переводчик. Переводил на русский язык немецких писателей - Германа Гессе, Франца Кафку, Стефана Цвейга, Элиаса Канетти и др.
Лауреат первой в России Букеровской премии (1992).
"Растянутый абсурд трудней оборвать, он всех начинает затягивать, как пьяный разговор начинает затягивать трезвого, противопоставлять ему другую логику так же бессмыссленно, как распутывать безнадёжные узлы - их можно только рассечь".
М. Харитонов
"Известный прозаик, до времен перестройки печатавшийся не часто и удостоенный первой в России Букеровской премии десятилетие назад, Марк Сергеевич Харитонов неожиданно для многих его почитателей в последний год обратился к поэзии.
Впрочем, столь ли уж это неожиданно для памятливого читателя? Ведь и харитоновская эссеистика, наиболее полно представленная книгой «Способ существования» (М., 1998), и многое в прозе именно этого писателя пронизано стиховыми ассоциациями, намеками на те или иные стихи, отсылками к вершинам мировой поэзии. И особенно – русской, «золотого» и «серебряного» ее веков, которую он не просто глубоко знает, а, похоже, не представляет себе жизни без нее.
На вопрос прустовской анкеты: «Ваш любимый писатель?» – его ответ: «Ну, конечно, Мандельштам.., Пушкин». И далее ряд имен иных, но ведь это так, врасплох, выхвачено. Однако во многих харитоновских эссе, воспоминаниях речь не только о судьбах самих поэтов, но и о рождении их стихов, что предопределено пониманием стиховой культуры и тончайшими наблюдениями.
Да и пристрастия Харитонова в поэзии очень видны, среди главных – Ахматова, Пастернак. Друг многих лет – Давид Самойлов, тут целая мемуарная «История моей влюбленности». Друг – поэт Илья Габай, трагическая его судьба – в эссе «Участь». В другом эссе «Три еврея» – тоже друзья-поэты: тот же Илья Габай, Анатолий Якобсон, Юрий Карабчиевский...
И всюду – «еврейская мелодия», пронизывающая жизнь этого нашего современника тема самоопределения, ощущения себя: «Мне еще предстояло осознать и принять свое самочувствие и положение: самочувствие еврея и русского писателя».
Как, наверное, многие из нас рано или поздно «заболевали» по меньшей мере интересом к тому, кто мы и откуда, куда идем, – так и этот русский писатель, рожденный в 37-м в семье, где «дед был местечковым юристом в Уланове под Винницей», а другой дед «считался знающим лошадником», – всю жизнь в этой теме:
«На исходе второго тысячелетия после рождества одного из евреев мы знаем о судьбе и будущем этого племени не больше, чем два тысячелетия назад... Подлинно верующий еврей не может усомниться, что относительно этого народа существует какой-то особый и вроде бы определенный замысел. Но кто скажет мне какой? Я с интересом выслушаю объяснение и, как положено еврею, с сомнением покачаю головой».
Но он писатель отнюдь не одной темы, тем более узкоэтнической: и близко не бывало! Но столь многое в этом ключе им перечитано и осмыслено, что уж он-то вправе признаться: «Все, что приходило мне когда-нибудь на ум по этому поводу, оказывалось кем-то уже пережито и продумано». Здесь и рассуждения о еврействе не как национальном чувстве, а скорее – как об ощущении напряженности с окружением, и отсылки к Кафке: тот «нигде в прозе не упоминает даже слова “еврей”. Стоит только это представить, чтобы ощутить, как все вдруг мельчает и становится частностью». Высоко почитающий Фолкнера, писавшего о небольшом – на карте величиной с почтовую марку – клочке земли и ее людях, но тем не менее отобразившего целый мир, Харитонов поясняет:
«Мы понимаем себя благодаря другим, сравниваем, находим черты сходства и различия, ощущаем свою принадлежность к роду человеческому и свое место в нем. Какая-то общая суть человеческой природы рождает отклик на чужую боль и чужие слезы, на взгляд и улыбку, на чужую жизнь и чужую смерть... Я пытаюсь через свою жизнь понять, уловить, почувствовать что-то более общезначимое. Только до сих пор делал это другими, непрямыми способами». В его допечатную – «догутенбергову» пору Марк Харитонов зарабатывал на жизнь переводами. И среди его самых значительных переводческих удач – близкие ему Кафка и его переписка с Максом Бродом, Стефан Цвейг, Элио Канетти.
Как поэт Харитонов мало на кого похож. Тем более не похож он на поэтов, столь много для него значащих. Его верлибры отчасти напомнят знатокам современной русской поэзии разве что стихи пишущего на русском чуваша Айги – мировой знаменитости. Тут дело вкуса, и речь вовсе не о том, кто на кого похож. В его стихах ощущается сильное влияние философии ХХ века, ассоциации с кинематографическими находками интереснейших режиссеров Антониони, Феллини, Вендерса. Можно лишь догадываться, основываясь на множестве воспоминаний, что, например, стихотворение «Любопытный» – вероятно, об Эйнштейне, а какие-то строки стихотворения «Глаз художника» навеяны творениями Шагала. Как и о том, что стихотворение «Свеча» навеяно привезенной из Иерусалима свечой..."
(источник; читайте здесь же верлибры М. Харитонова)
См. подробнее:
Предлагаем также литературу по теме из фонда Канавинской ЦБС:
© Централизованная библиотечная система Канавинского района г. Нижнего Новгорода
603033, Россия, г. Н. Новгород, ул. Гороховецкая, 18а, Тел/факс (831) 221-50-98, 221-88-82
Правила обработки персональных данных
О нас Контакты Противодействие коррупции Противодействие идеологии терроризма Напишите нам